«Наша Великая Победа — это большая загадка»

[ES_Korj_52]

В преддверии Дня Победы «Газета.Ru» приводит воспоминания профессора Новосибирского госуниверситета, г.н.с. Института филологии СО РАН Александра Ильича Федорова, который во время войны был воздушным стрелком, старшиной 22-й гвардии Авиации дальнего действия. Он награжден орденом Отечественной войны I степени, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За оборону Ленинграда».

В первых послевоенных фильмах наших изображали героями, а немцев — дурачками, хотя, если судить по оснащенности и подготовке бойцов, этот образ больше подходил советской стороне. Я был пятым по счету стрелком-смертником. Немецкие истребители умели стрелять с 1000-800 м, они убивали стрелка-радиста, а потом подходили вплотную и расстреливали наши самолеты. Наша авиация была не готова к бою, а вся тренировка заключалась в обучении режимам полета, взлета и посадки. Убойная сила нашего пулемета ШКАС (Шпитального-Комарицкого авиационный скорострельный) составляла всего 300м. Из-за его низкой скорострельности между выстрелами возникали большие задержки, а в воздушном бою это равносильно гибели.

Но и с такой техникой надо было выходить на цель.

Для этого ведущий экипаж, обычно наш, выпускал над целью светящиеся авиабомбы, и тогда издалека нам было видно, что там происходит. Немцы светили в воздух мощными прожекторами. Как только советский самолет попадал в их луч, они открывали огонь, и от него оставался только падающий вертикальный огненный столб. От прямой атаки наш штурман умел уходить в сторону, где стреляли меньше, там мы бросали бомбы и резким снижением уходили из зоны обстрела. Наш командир — герой СССР Иван Гармыш был человеком разумным, дорожил своим экипажем и позволял нам уходить от страшного зенитного огня. Зато комиссар, который сам-то даже не летал никогда, все время обвинял нас в трусости. Советская бравада сильно вредила делу как на высшем уровне, так и на местах. Ведь чтобы защитить Родину, разумнее всего остаться в живых, а не пасть смертью храбрых.

Наши потери в воздушных боях были в пять раз выше, чем у немцев.

Для сравнения: лучшие пилоты-истребители Александр Покрышкин и Иван Кожедуб каждый сбили более полусотни вражеских самолетов, а немец Эрих Хартман — 352 наших. На советских истребителях У-2 не было вообще никакого оружия — с них вручную сбрасывали бомбы из кабины самолета на немецкие землянки, и сбить их не представляло для немцев никаких проблем. Лозунги советской авиации «летать выше всех и дальше всех» были сплошной бравадой. Чаще всего наши стрелки имели за плечами образование не больше 7-8-ми классов. Конечно, нельзя было посылать на войну совсем не обстрелянных парней. Когда твой самолет подбили, можно прыгать с парашютом, только если машина уже горит, и нет никакой возможности ее спасти. В противном случае ответишь головой — всех струсивших направляли в штрафную роту, где они обычно погибали. А в то время, как сотнями тысяч гибли неопытные советские солдаты, наше правительство искало врагов народа и проводило массовые расстрелы среди своих.

Победа нашей страны в Великой Отечественной войне — это большая загадка.

В боях под Сталинградом наш полк был разбит — оставалось всего несколько машин, которые надо было перебазировать на другой берег Волги на плотах. Весь город горел, а немцы с бреющего полета расстреливали раненых, которых пытались перевозить через широкую реку на мелких пароходах. Те бросались в воду и тонули, а мы ничем не могли им помочь. В учебниках пишут, что в тот день погибло 43 тысячи жителей, но число жертв гораздо больше, ведь там были не только жители города — к Сталинграду отступали с Украины и с Запада России.

А когда мы увидели, как под Сталинградом расстреливали с самолета отступающих женщин и скот, который они гнали с собой, то почувствовали горькую безысходность и истинно звериную ненависть к немцам.

Один из наших от бессилия и злобы стал стрелять по немецким истребителям из своего пистолетика. Какой-то мужичок из рабочих пристыдил его: «Вы должны быть в небе, что вы тут делаете?» А что нам было делать? Думаю, что все эти чувства во время войны испытывали не только разбитые немцами авиаторы — первые годы войны наши силы были несравнимы с вражескими.

Война учила нас беспощадности. Когда мы бомбили немецкое отступление по дороге Бреслау — Берлин, там вместе с солдатами ехали и мирные люди на колясках, и наш радист отказался по ним стрелять. Тогда командир выругал его матом и приказал стрелять мне. Очень тяжело и неприятно потом было вспоминать об этом, но немцы поступали гораздо хуже. Когда нас подорвали на Пулковских высотах, я два дня был в Ленинграде и видел там людей, похожих на тени. Авиаторов кормили неплохо, и мы раздавали хлеб оставшимся в живых мирным жителям, которые голодали, поэтому, куда бы мы ни прилетели, нас всегда ждали местные. «Дядько Сашко, хлиба у мамы нема», — встречал меня мальчонка в украинской деревне. Такая же ситуация была везде по России.

Уже в мирное время я с грустью наблюдал за дальнейшей судьбой некоторых самых лучших людей из нашего полка — командиров, штурманов, пилотов.

Жизнь, что была уготована им по возвращении на родину, которую они освободили от германских захватчиков, для некоторых из них стала сложнее пройденной ими войны.

Победители оказались не у дел. Штурман Данил Иванович Нагорный, сибиряк из Ишима был крупной фигурой в авиации, майором, а дома для него нашлась лишь унизительная работа вахтера. Однажды он крепко напился, да и замерз насмерть. Своему командиру, Герою Советского Союза, который тяжело болел после полученных травм, я высылал деньги на дорогие импортные лекарства — его ничтожной пенсии на них не хватало. А ведь если бы не он, едва ли я и другие члены нашего экипажа вернулись бы с войны живыми.

Автор: Мария Роговая (Новосибирск)

Подробнее: http://news.mail.ru/society/5857177/...cnQ7Ow&lang=ru

[Max]

Хм, как дед стреляет в то, советское, время. А что, "десталинизировать" и "десоветизировать" сейчас модно и выгодно.